Встречи с Десенкой


Встречи с Десенкой
Источник: "Рыболов-спортсмен: Альманах" Выпуск №49 1989год
Автор: Василий Нужный

Имя у речки, о которой наш рассказ, уменьшительно-ласкательное — Десен-ка. Она не знаменита, как ее старшая сестра Десна, но полноводная, чистая, изобилует рыбой. Изгибаясь неровной лукой, Десенка соединяется с Десной в двух местах, образуя довольно большой остров, на котором в мае-июне роскошествуют густые травы, а после сенокоса громоздятся стога пахучего лугового сена. С востока, пересекая северную часть Серединно-Будского района, к этой тиховодной излучине-подкове подкрадывается речушка Знобь, маскируясь средь множества обильно поросших осокой и явором бугорков и кочек, кустов лозы и глухих камышовых зарослей; сообща с многочисленными родниковыми ручейками и болотцами и содержит Знобь Десенку, как говорят местные жители, «в чистом здравии», полноводной не менее, чем Десна, речкой.
Увидев Десенку хотя бы однажды, нельзя не полюбить ее чистой и верной любовью. Можно подолгу стоять на опушке благоухающего звонкого леса, как бы возвышающегося над необозримым пространством, переливающимся разноцветьем, и любоваться окаймленными густым кустарником заводями и заливами, прозрачными отмелями, голубыми протоками и темными омутами Десенки, ее украшениями богатыми ключами круглыми озерцами-блюдцами, рассыпанными на лугах и в перелесках.
Встреча с Десенкой запоминается надолго, как самые счастливые дни в жизни.
СИНЕОКАЯ РЕЧКА
Автобус остановился, не доезжая села Очкино, и, следуя напутствиям пассажиров, местных жителей, я вышел, спустился с насыпи на узкую полевую дорогу, которая, минуя небольшой двор колхозной фермы, вела к полосе леса, синеющего на горизонте. Стоял жаркий безветренный июльский день. Увесистый рюкзак оттягивал плечи, рубашка намокла, хоть отжимай. Хотелось скорее спрятаться от зноя в лес, вдохнуть его душистую прохладу. В воздухе запах пыли и несжатой пшеницы: ее посевы простирались от насыпи шоссейной дороги к лесу, ласкали глаз зеленовато-желтым цветом, радовали созревающим граненым колосом.
Из лесу вышел босой мальчик лет десяти в просторных трусах и старой кепке с широким козырьком, в одной руке у него кривое удилище, в другой десятка полтора крупных плотвиц, нанизанных на веточку лозы.
— День добрый, молодой человек, с уловом... Охотбаза далеко?
— Не-э. Во туточка лесом нада итить. Километра три с хвостиком — и Дясен-ка,
— весело откликнулся, словно пропел мальчик, и побежал вприпрыжку, вздымая клубы пыли.
В сосновом лесу чисто, будто подметено, уютно и прохладно, идти одно удовольствие, дышится легко и свободно, воздух, густо настоянный на хвое, слегка пьянит. Могучие безукоризненно ровные сосны, точно колонны, поддерживающие небосвод.
Очкинская охотбаза небольшой пятикомнатный домик и сарай, обнесенные штакетным забором, располагается на возвышенной опушке леса. Посреди двора кирпичная печурка под крытым толем навесом. Здесь хозяйничает раскрасневшаяся женщина лет шестидесяти. В печурке горят сосновые поленья, на плите что-то шипит, пахнет малиной. На темно-зеленом ковре спорыша сидит малыш в белой панаме с кислым выражением лица, сосредоточенно ковыряет щепкой землю. Определенно ущемили его свободу. Женщина обрадовалась появлению нового «дикаря», и через несколько минут я уже знал, что зовут ее Антоновна, что они киевляне, отдыхают здесь с мужем Тимой и внуком Тимуром уже вторую неделю, что в этих местах много грибов и ягод, и она уже закрыла несколько банок золотой малины, что Тима на рыбалке, и рыба им уже приелась, что егерь будет поздно вечером, что, криница с почти волшебной водой за домом...
Антоновна явно скучала по собеседнику и говорила безумолчно. А мне хотелось поскорее познакомиться с Десенкой, посидеть на берегу с удочкой, и я начал доставать из чехла и раскладывать на траве секции бамбуковых удилищ. Антоновна засуетилась:
— Отдохните с дороги, покушайте Нарыбачитесь еще...
На маленьком раскладном столике появилась миска дымящегося супа с клецками, заправленного украинским салом и чесноком, и тарелка с горкой словно покрытой изморозью малины. Я изрядно проголодался в дороге и ради таких угощений готов был выдержать водопад слов. К тому же Антоновна внушала уважение: далеко не каждая жена заядлого рыболова так прочно обеспечивает своему мужу тылы. Хозяйствовала она легко и весело, по всему видно: ей здесь нравится.
Я поблагодарил гостеприимную хозяйку и поспешил к реке. Мной овладело ощущение силы и энергии, учащенно билось сердце, предчувствуя большое рыбацкое счастье одиночество и тишину на берегу реки. Пройдя немного лесом, как советовала Антоновна, я спустился вниз по еле заметной тропке и вышел на луг. Из-под ног бросались врассыпную кузнечики. В воздухе шуршали сухими прозрачными крыльями тучи стрекоз. Летали крикливые сероватые птицы, то держась в воздухе на одном месте, быстро трепеща крыльями, то бросаясь вниз с разлета, то вздымая ввысь. А вот и широкая гладь реки. Она замерла, зачарованная, вбирая в себя тепло и солнечную ласку, тишину и мягкую, глубокую голубизну неба. На зеркальной поверхности ярко белели лилии, а на зеленых островках водорослей полыхал оранжевый огонь кувшинок.
И на все эти просторы один-единственный рыболов в плоскодонке, очевидно, привязанной к водорослям. Он работал двумя короткими удочками, вытаскивая одного за другим окуней.
Постояв несколько минут, как завороженный, я поспешил к облюбованному с первого взгляда кусту чернотала, торчащему из воды. Повезло: под козырьком дерна, свисающего с обрывистого берега, сразу нашел упругого розоватого червяка. Подавляя волнение, наживил крючок и сделал первый заброс. Поплавок, покачавшись, замер возле выступающих из воды верхушек сухих почерневших веток. То слева, то справа почти у самого берега раздавались всплески: охотилась щука. Неожиданно вокруг поплавка вода буквально закипела и отчетливо послышались такие звуки, как если бы кто-то постукивал пальцами по воде: чмок-чмок.
Ужинала стайка окуней. Окружив мальков, хищники поднимали среди них переполох ударами своих хвостов, рыбки шныряли, метались, выскакивали из воды и становились жертвами речных разбойников.
Я так засмотрелся на окуневый жор, что чуть было не прозевал поклевку — поплавок плавно ушел в сторону и лег на поверхности, будто кто-то вытолкнул его из воды. Еще не веря в удачу, я сделал подсечку и сразу же почувствовал рывок сильной рыбы. Она тянула упорно, удилище согнулось дугой. Но вот натиск стал постепенно слабеть, и я осторожно потянул. Рыба, сопротивляясь, поддавалась, затем вдруг бросилась влево, но рывок был уже не такой сильный, и скоро у самой поверхности воды тускло взблеснул широким серебристым боком крупный лещ. Он уже почти лег на воду, а я с горьким сожалением подумал об оставленном на базе подсачеке. Будто почувствовав сомнения рыболова, лещ медленно повернулся, шлепнул широким хвостом и ушел в глубину. Я успел вовремя ослабить леску, и она не порвалась, но рыба намертво стала на дне.
— На помощь!—неожиданно для самого себя крикнул я, не думая о том, что такой вопль на реке может быть воспринят как сигнал бедствия.
Стоя во весь рост в плоскодонке и ловко орудуя одним веслом, ко мне подплыл опаленный солнцем старик лет семидесяти, с веером морщинок в уголках глаз. Он, конечно, понял ситуацию, неопределенно хмыкнул и взял одной рукой леску, уходившую в глубину натянутой струной.
— Попустите, — глухо обронил он. — Зацеп. Отрывать?
Заметив на его лице ироническую ухмылку, я разочарованно махнул рукой, мол, теперь все равно. Вдруг старик взорвался ругательствами и стал лихорадочно шарить в лодке.
— Что случилось? — спросил я, привязывая к леске новый крючок.
— Что-что! — выпалил старик. — Перевернул банку с жучкой, вот что! Теперь ищи-свищи...
Что такое жучка, я не знал, поэтому промолчал, испытывая неловкость перед рыболовом, которому испортил рыбалку и обмишурился у него на глазах.
Накопав червей, я перешел на другое место, но клева не было, лишь
зацепился окунишка величиной с палец, которого я тут же выпустил. Вечерело. Вода в Десенке потемнела. Лилии и кувшинки закрылись. От речки повеяло прохладой, запахло водорослями.
На берег вышла Антоновна с Тимуром. Мальчик месил босыми ножками песок у самой воды.
— Деда, поймал л-лыбку, а деда? Покатай, деда...
Антоновна, войдя по щиколотку в воду, постирала одежонку внука и, отжимая ее, позвала ласково:
— Тима! Я вареников с малиной наварила, идем ужинать.
Старик смотал леску, стоя в лодке, по инерции движущейся к берегу, связал бечевкой удилища. Едва плоскодонка коснулась носом прибрежного песка, Тимур прыгнул в нее и замер на корме, вцепившись в борта ручонками. В сумерках, удаляясь, белела на голове малыша панамка.
ТРОФИМ ПАВЛОВИЧ И ЖУЧКА
Трофим Павлович Чепаков, уйдя в отставку полковником, работал в одном из министерств Украины, а несколько лет назад, как сказала Антоновна, окончательно вышел на пенсию. Они приезжали из Киева на Десенку ежегодно в апреле и жили здесь до глубокой осени. Брали с собой самое необходимое, вмещавшееся в багажнике и салоне «Жигулей». Летом и осенью Чепаковы жили в основном на подножном корме, иной раз ездили в село за продуктами. И считали они Десенку своим вторым домом.
Трофим Павлович страстно полюбил рыбалку, от зари до зари пропадал с удочкой на Десенке, точно хотел наверстать рыбацкое счастье, упущенное за долгие годы нелегкой, беспокойной жизни. У него было свое, несколько странное отношение к рыбалке: он, заядлый окунятник, никакой другой наживки, кроме жучки и, редко, живца, не признавал, ловлю на ручейника, червя, опарыша и блесну считал детской забавой.
Жучками Трофим Павлович называл личинок стрекозы, обитающих в болотцах с чистой водой. Чуть ли не ежедневно в полдень Трофим Павлович надевал высокие резиновые сапоги и шел на болота мыть жучку, для чего смастерил жучколовку — в конце длинного держателя закрепил кольцо из металлического прута и обтянул его густой проволочной сеткой в форме черпака. Погружая в воду это черпало, он двигал его по дну впереди себя, как совковую лопату, затем вытаскивал с илом и водорослями на берег и, понаблюдав несколько секунд, не выползет ли жучка, начинал перебирать месиво.
— Любит окунь бисову личину, ох любит! — удовлетворенно приговаривал Трофим Павлович, бережно опуская в стеклянную банку жучку и отгоняя докучливых комаров.
Он обожал это занятие, очевидно, не меньше, чем ловлю окуней, часами шарил по болотам своей жучколовкой, а затем, раздобыв несколько десятков личинок стрекозы, шел к Десенке на протоку и, довольно отфыркиваясь, долго отмывался от тины и ряски.
РЕКОРДНАЯ ЩУКА
Однажды Трофим Павлович принес с рыбалки толстую щуку. Зацепил крючком безмена за нижнюю челюсть хищницы и взвесил — 5,5 килограмма. Как не позавидуешь такой удаче! Трофим Павлович рассказал, что это ямная щука, живет она на большой глубине. Спина у нее цвета чернозема, бока серые, брюхо беловатое с сероватыми крапинками.
Поймал ее рыболов на необычную, с виду ненадежную поставушку, которую называл коркой. На кусок сухой сосновой коры Трофим Павлович наматывал более десяти метров прочной лески, на конце закреплял тонкую сталистую проволоку с петелькой. Этот металлический поводок он пропускал через жабры живца в рот, а в петельку вводил разъемный двойник-якорек. Живец плавал, волоча за собой по поверхности воды корку. На такую поставушку щука попадается сама. Схватив живца, она уплывает в укромное место, леска разматывается, корка вращается — не зевай, рыболов!
Сделали и мы с Андрейкой две такие корки и во время ловли поплавочными удочками иногда пускали живца в свободное плавание. Но за коркой необходимо не только наблюдать, куда ее потащил живец, но и следить за тем, чтобы он не заплывал в водоросли, где леска может запутаться. А мы с Андрейкой, по правде сказать, любим рыбалку без суеты. Поэтому ставим живца редко.
То утро запомнилось во всех подробностях, хотя и прошло с тех пор немало лет.
Начало светать. Погасли звезды. На темно-синем небосводе лишь одна яркая точка — Венера. На востоке будто разгорался гигантский костер. Венера поблекла, затем растаяла. Все вокруг, умытое росой, заискрилось, засверкало. Низко над водой кучерявилась легкая мгла. Солнце бросило на зеркальную поверхность речки яркий золотой мазок. Какая-то птица завела возню в камышах, всплеснулась крупная рыба, зазвенели голоса птиц. Потеплело.
Мы сидели в лодке возле берега. Изредка, но надежно брала на пареный горох плотва. Первую рыбу, которая попалась на крючок, Андрейка взнуздал двойником, и она резво потащила кусочек сосновой коры. Крупный живец, как по заказу, не рвался в водоросли, переплыл несколько раз туда-сюда речку и медленно пошел по течению. Мне почему-то казалось, что он непременно найдет щуку. Но вскоре я даже забыл и думать о нем: клев усилился. Ловилась крупная, одна к одной, плотва. В спешке Андрейка дергал удилищем сильнее, чем следует, и рыба у него часто срывалась. Мальчик огорчался, говорил вполголоса:
— Ух ты! Огромная сошла, — и, выбирая в банке горошину, тяжело вздыхал. В свои десять лет он, очевидно, уже постиг рыбацкую истину: сорвавшаяся с крючка рыба всегда больше пойманных.
День обещал быть знойным, солнце, поднявшись над лесом, стало уже ощутимо пригревать. Клев прошел. Мы разделись по пояс. Наверное, только в такую пору осязаешь одновременно и свежую прохладу речки, и бархатное тепло солнечных лучей.
Андрейка достает из воды садок, в нем забилась, зашлепала, пружинисто подпрыгивая, сверкающая, точно никелированная плотва. Полюбовавшись уловом, он вытряхивает в ведерко трепещущуюся рыбу, и мы собираемся домой (так мы называем охотбазу).
С досадой я подумал о том, что придется бог весть куда плыть в поисках корки, и хотел было оставить это занятие до следующей рыбалки, но Андрейка настоял, и мы поплыли вдоль правого берега, внимательно осматривая поверхность воды. На излучине речки мы развернулись и проплыли вблизи левого берега. Поставушка пропала. Наверное, поэтому нами овладел азарт: а если ее утащила щука? Мы поднимали веслом лопухи, раздвигали прибрежные водоросли, заглядывали под свисающие к воде кусты ивняка и уже потеряли всякую надежду найти корку, как вдруг Андрейка случайно заметил ее в прозрачной воде, затопленную как раз напротив того места, где мы на зорьке ловили плотву. Если на крючке сидит щука, понятно, почему прекратился клев. Андрейка перевесился с лодки и, окунувшись, достал корку, но в тот же миг последовал сильный рывок. От неожиданности мальчик едва не упал за борт. Корка пробежала по воде и, подняв брызги, нырнула.
— Ушла, — с огорчением молвил Андрейка. Неожиданно корка пробкой выскочила из воды метрах в десяти от лодки. Гребнув веслами, мы подплыли к ней по инерции, чтобы не вспугнуть хищницу. Лишь только я сжал в ладони корку, рыба рванулась и так натянула миллиметровую леску, что показалось: вот-вот то ли поводок, то ли крючок не выдержит. Я скорее машинально, чем осознанно бросил корку за борт. И опять — погоня.
Щука выкидывала ошеломляющие коленца: то стрелой шла на глубину, то выскакивала из воды и, стоя на хвосте, делала свечку, то послушно шла за леской и, обдав нас брызгами, внезапно бросалась под лодку. Наконец хищница измоталась, ее удалось подтащить к лодке. В хрустальной зеленоватой воде смиренно стояла вдоль борта крупная, более чем в метр длиною щука. Такую громадину подсачком не возьмешь. Как погрузить ее в лодку?
Воспользовавшись замешательством рыболовов, хищница отдохнула и, ударом хвоста подняв каскад брызг, молниеносно ушла на глубину. И снова поединок. Леска то натягивалась струной, то ослаблялась так, что я с замиранием сердца думал: сошла с крючка. И вот наконец хищница снова сделала стойку вблизи лодки. Не долго думая, я намотал леску на левую руку, правой подвел подсачек с хвоста щуки и с трудом втащил ее, будто неживую, в лодку. Андрейка буквально заплясал от восторга, а я обессиленно присел на корму. Пленница — длиною в поллодки — очнулась и ну бить мощным хвостом по днищу. Кое-как привязав ее бечевкой к поперечине, мы поплыли домой.
Во дворе охотбазы собрались, наверно, все отдыхающие на Десенке, плотным кольцом окружив щуку, которая лежала на спорыше, шевеля жабрами. Зашел спор о весе рыбы. Отдыхающий с. густой темно-коричневой бородой утверждал, что сей крокодил весит около двадцати килограммов. Спор разрешили, конечно, весы: десятикилограммовая!
С каждым годом эта щука прибавляет в весе. Однажды случайно я стал свидетелем разговора между новенькими, приехавшими отдыхать на Десенку. Такой-то, мол, поймал пятнадцатикилограммовую щуку.
...Со стены прихожей нашей квартиры голова той рекордной щуки с широко разинутой зубастой пастью, подслеповато щурясь, смотрит на входящих злыми глазами.
ЛЕЩИ КУПАЮТСЯ
Припаривало. На подсиненном небосводе пылало белесое солнце, пятнились серовато-белые хлопья туч. Береговые ласточки шныряли понизу. Клева не было, и мы с Андрейкой купались и загорали у причала, где стоял паром. Андрейка шлепал босыми ногами по доскам пароме, с разбегу пружинисто отталкивался, и его шоколадное мускулистое тело, описав дугу в полете, клинком вонзалось в воду.
Под вечер сизовато-черные тучи заслонили порозовевшее солнце, и как-то сразу спустились сумерки, вода в Десенке стала розовато-темной, пахнуло прохладой. По пути на охотбазу Андрейка устроился с удочкой на корме лодки, кем-то вытащенной до половины на берег, и, наживив крючок личинкой стрекозы, сделал заброс — очень уж не хотелось ему показываться на глаза матери без единого хвоста.
— Может, хоть какой-нибудь шело-путный окунишка схватит, — с надеждой произнес Андрейка и уставился на поплавок, который подрагивал на зыби.
Обеспокоенно взглянув на пасмурное небо, я сказал:
— Скоро пойдет дождь. Надо уходить.
Андрейка, не выбрав из воды леску, стал нехотя разнимать секции бамбукового удилища и складывать их поперек лодки. Вдруг дернулся кончик удилища, оставшийся у него в руке, и Андрейка потянул его на себя. В воде взблеснула широким бронзовым боком крупная рыба.
— Папа, лещ! — вскрикнул Андрейка
— Не тяни — держи...
Я побежал к сыну и, соединяя одну за другой секции удилища, сдерживал ощутимые подергивания рыбы. Наконец я с усилием поднял из глубины леща и тот, глотнув воздуха, покорно лег на берегу.
Пока мы возились с лещом, припустил густой дождь. Пустяки! Главное, что на траве, зевая крупным ртом-хоботком, лоснился золотисто-матовой чешуей, наверно, более чем двухкилограммовый красавец лещ. Продрогшие, но счастливые, мы стояли под ветвистой вербой и, как завороженные, смотрели на свой улов. Косой полог обильного дождя шумно хлестал Десенку.
— Как речка вспузырилась! — воскликнул Андрейка.
Капли дождя звучно выбивали на свинцовой воде бесчисленное множество луночек, которые мгновенно пузырились, но эти водяные шарики тотчас лопались и вмиг появлялись новые. Красивая и звонкая карусель!
Ливневый дождь исподволь перешел в грибной — тихий, ровный и теплый. Над рекой завис мягкий шелест. Земля источала легкий парок. С веток вербы осыпались крупные капли. Мы собрались было идти на охотбазу, но увидели такое, что замерли от изумления. Посреди речки купались десятки лещей: медленно с достоинством всплывал, подставляя под дождь свои серовато-зеленые крутые спины с темным веером-плавником, и ныряли, издавая мягкие масленые шлепки.
— Вот это да! — с восхищением произнес Андрейка.
— Да... Не каждому рыболову посчастливится увидеть такое...
Разговаривали мы шепотом, будто лещи могли нас услышать. Немного спустя, поиграв, рыбы исчезли. Мы не удержались от соблазна порыбачить на месте лещовых игрищ, но стемнело так, что не стало видно поплавков.
Ровный и теплый дождичек не переставал всю ночь. Поутру я сделал глубомер — к концу тонкого, но прочного пенькового шпагата привязал свинцовое грузило, надел дождевик и поплыл на лодке к месту, где вчера купались лещи. Оказалось, что на дне здесь впадина глубиною более десяти метров.
Это, очевидно, был дом лещей, откуда они всплыли поиграть с грибным дож¬дем.
ЧУЖАК
В последнее время летом не Очкинской охотбазе по местным меркам становится людно: все больше рыболовов-любителей узнают об этой рыбной, грибной и ягодной глуши. Проводят здесь свои отпуска в основном едки и те же отобранные временем семьи и одиночки. А в выходные и праздничные дни приезжают на Десенку «дикари», преимущественно молодежь, которая разбивает палатки на берегу. Стационарные отдыхающие называют их пришельцами или чужаками.
На охотбазе царит атмосфера дружелюбия и незлобивой шутливости. Рыболовов, приехавших без семей, независимо от их возраста и семейного положения называют бобылями. Возвратившись с рыбалки, они допоздна кучатся, наперебой обсуждая удачи и неудачи минувшего дня. Если в эту компанию и попадает кто-либо из приехавших с женой, то обычно долго не задерживается. «Пора спать. Тебе завтра рано вставать», — окликает его жена. И он, не дослушав рассказ героя дня о том, как выуживал килограммового окуня, вздыхая, уходит спать. А бобыли — сами себе хозяева: никто не упрекает их в случае неудачи, никто не зовет их ужинать или идти в лес по грибы в самый разгар клева, никто не заставляет их ежедневно бриться. И они, неухоженные, питающиеся преимущественно всухомятку, гордятся своей независимостью, наслаждаются свободой и рыбалкой.
Среди отдыхающих, естественно, нет ни руководителей, ни подчиненных, все они — рядовые природы. Вошло в обыкновение не расспрашивать друг друга о работе, а если идет разговор о каких-либо событиях местного значения, то их участников называют по имени или же москвичом, киевлянином, сумчанином. И все же неофициальное лидерство за завсегдатаями. Проживая в разных города», они давно знают друг друга, созваниваются, чтобы скоординировать отпуска. Поэтому впервые появившийся на охотбазе новичок — белая ворона; сам он, может, об этом даже не подозревает, поэтому раскрывается сразу. Обычно не приживаются на Очкинской охотбазе отдыхающие с курортными привычками (здесь нет практически никаких удобств, за исключением кроватей и одного на всех холодильника), белоручки, ловчилы, хитрецы и браконьеры.
Как-то приехал на отдых тучный мужчина средних лет с выхоленным лицом и покатым лбом. Фамилия его была Костюк. Егерь засуетился, помог ему разбить палатку во дворе базы, выдал ключ от новой двухвесельной лодки, велел своей жене (они занимали в доме одну комнатенку с отдельным входом и газовой плитой в коридоре) кормить приезжего три раза в день.
А тот, переодевшись в импортный спортивный костюм, держался горделиво и обособленно, разговаривал свысока. Бросалось в глаза, что егерь его побаивается. Утром вставал Костюк поздно, позавтракав, следовал к причалу. Плавал он на лодке просто так, бесцельно, оттопырив толстую нижнюю губу, не обращая внимания ни на поплавки на воде, ни на жерлицы с живцами, ни на то, что мешал рыболовам, портил им настроение.
Костюк зачастил в залив, который соединялся с речкой узкой горловиной, заросшей густым кустарником ивняка. Сворачивая в этот зеленый туннель, Костюк воровато оглядывался. Как-то утром, когда он спал, старожилы проверили залив с лодки привязанной к веревке кошкой и зацепили рыболовную сеть. Ее порезали и сдали егерю. А вечером отдыхающие завели громкие разговоры о волках. Рассказывали, как серый растерзал колхозную лошадь, как напал на отдыхающих в палатке на берегу и они еле отбились от него палками, кто-то видел волков в лесу поблизости...
Ночью пошел густой дождь. В поле дождь шумит глухо и однотонно, а в лесу он говорливей: что ни лист, ветка или султан хвои, то и свой неподражаемый звук. Дивный аккорд льется под сводами деревьев, навевая легкую грусть. Для тех, кто не слышит этой музыки, дождь в лесу — просто сплошной и тревожный шум, тем более он загадочнее в кромешной тьме (неожиданно погасла лампочка на столбе во дворе базы) после рассказов о волках. На это и был расчет рыболовов...
В ночном лесу неподалеку раздался волчий вой — спазматический стон перешел в душераздирающий вопль с хрипотцой, который исподволь набрал силу и, подавляя все звуки, застыл на высокой ноте...
Утром следующего дня Костюк вызвал машину и ретировался. Дошла ли до него злая шутка рыболовов или в самом деле поверил он в небылицы о волках, которых в последнее время никто в этих местах не встречал, — неизвестно,
Во всяком случае, с тех пор Костюка на Десенке не видели.
НОЧНАЯ РЫБАЛКА
Говорят, лещ превосходно берет ночью.
Наслушавшись историй о ночной ловле, как-то после вечерней зорьки я задержался на рыбалке допоздна. Потемнело. Как ни всматривайся — поплавков почти не видно. На конце одного из них белый пенопластовый шарик, но он, вобрав темноту ночи, брезжил еле заметной трепетной точкой. На речке свежо, и гнетет безлюдная тишина. Только нет-нет да и всплеснет рыба, а не соблазняется насадкой — ни пареным горохом, сдобренным анисовым маслом, ни личинкой стрекозы.
Просидев в лодке до полуночи, я возвратился на охотбазу не солоно хлебавши и долго не мог уснуть от покалывания в глазах, непривычного ощущения таинственности пустынного мрака, темной прохлады речки и редких ночных звуков, усиленных глухой тишиной.
О том, что ночная рыбалка непростое дело и требует солидной подготовки, узнал я от своего однокашника по институту Владимира, который, взяв отпуск, ехал с женой из Полтавской области, где они жили, в Москву к родственникам и «по пути», сделав крюк в полтораста километров, завернул на Десенку «взять одного-другого леща»
Оказывается, он стал заядлым ночным рыболовом. За обедом Владимир разводил бобы о рыбалке на Хороле, как ночью подцепившийся на крючок огромный лещ буксировал по речке его «човен» и как ему все-таки удалось втащить эту громадину в челнок, но, очнувшись, рыба-великан с такой силой ударила хвостом, что свалилась за борт и вместе с ней упала в воду и карбидная лампа, которая светила ярче «повного мисяца»...
Владимира не изменило время — каким был в юности балагуром и фантазером и любителем вкусно поесть, таким и остался, — оно лишь коснулось его висков, прикрепив блестки седины. Рассказывая о своих приключениях на рыбалке, гость уписывал за обе щеки немудреную, по сравнению с хорольской, жареную плотву, запивая ароматной окуневой юшкой.
Подготовились мы к ночной рыбалке основательно. Поджарили семян конопли для привады и втайне от своих жен пропустили через мясорубку. Накопали в берегу упругих розоватых червей. Сделали светящимися поплавки, окунув их в пузырек с ярко-красной краской, который нашелся в безразмерном потертом портфеле гостя. Владимир выложил из багажника своих «Жигулей» связку бамбуковых секций и составил два длинных удилища. Затем он долго колдовал возле ржавой банки с отражателем из велосипедной фары, которую громко именовал ацетиленовой лампой.
Под вечер, как только допрел на горячих углях догоравшего костра горох в чугунке — основная наша насадка, мы взвалили на себя весь скарб, предназначенный для рыбалки, и отправились к Десенке. Лодку мы не взяли и переправились через речку паромом. Внимание привлек тихий плес, который словно раздвинул берега, выявляя излучинами выемку на дне.
Сложив под копной сена вещи, мы высыпали в речку коноплю и наладили удочки. Глубина здесь и в самом деле приличная. Тишина, не шелохнет. Поплавки недвижимы — точно ярко-красные тычки, вбитые в отполированную поверхность. Перед заходом солнца все вокруг потускнело. Но вот закат порозовел и нанес игривые блики на деревья, кустарник, траву, подлил в речку сиреневой краски.
Владимир то и дело проверял насадку, и звучно булькали при очередном забросе тяжелые грузила, оказавшиеся ни к чему на мирной, с чуть заметным течением Десенке. Едва только стемнело, Владимир нагреб холмик песка, установил на нем свою лампу, зачерпнул пригоршней воды и что-то там побрызгал. Заржавленная посудина стала источать омерзительный едкий запашок, так остро ощутимый, наверное, потому, что как раз вечером земля и вода излучают тепло, насыщая воздух чистыми земными запахами, кажущимися простыми и обычными, как все в природе.
— Тэ-эк... Ацетилен добыли, — деловито проговорил Владимир и чиркнул спичкой. Вспыхнул трепетный огонек, сумерки сразу сгустились, кустарник сделался смолисто-черным, а тяжелая темная вода тускло отсвечивала, точно ртуть. Поплавки оказались вне белесого пятна света, плененного мраком, но призрачно мерцали угольками. Если на них долго смотреть, кажется, красные колышки пускаются в хоровод.
Уже далеко за полночь, а клева все нет. Владимир начал громко зевать.
— Слушай, — вяло произнес он, — по-моему, ловля с осветительными приборами ночью запрещена.
— Хочешь сказать, что ты — сознательный браконьер?
— Нет. Хочу спать.
— Ну, если все ночные лещатники такие сонные тетери, как ты, то лещи могут жить спокойно.
— Устал я с дороги. Да и какой я лещатник, если уже не помню, когда держал в руках удочку!
— Вот те на! А лещ-буксир?
— Було, — быстро отозвался Владимир. — Ей-ей, буксировал, но... лет десять тому.
Оставив удочки на позициях, мы ушли к копне, надергали по охапке чуть влажноватого сена и с наслаждением улеглись в шуршащую постель, в букет бархатных ароматов душицы, кашки, анютиных глазок, пронизанный терпко-ватым щекочущим запахом высохшей муравы. Тишина и покой. Чисто сверкают яркие звезды, будто смотрятся в зеркальную гладь Десенки. Слышится приглушенный всплеск рыбы. Вдалеке взвизгнул в смертельном ужасе какой-то зверек. Крикнул кулик. Почти у самой земли свистнули крылья утки.
Ночные звуки навевают смутное ощущение беспокойства и загадочности. Зябко-влажная прохлада ощутима, но под брезентовым плащом становится тепло и уютно, и сено нагрелось, словно натопили лежанку. Свиристит камышовка — предвестница зари. А может, пригрезилось...
Утро пасмурное, облачная скатерть неба опустилась по-осеннему низко, прохладный свежак заигрывает с копной, перебирая сухие травинки. Владимир вскочил и начал энергично размахивать руками. Вдруг он замер, не отрывая взгляда от речки.
— Слушай, — удивленно произнес он. — Одна удочка исчезла! Эх-х, проспали...
— И опрометью бросился к воде.
И в самом деле, на рассошках лежало три удилища.
— Четвертое кто-то увел. Думаю, лещ,
— сказал убежденно Владимир.
— На остальных голые крючки.
— И с досадой добавил:
— Раз в сто лет вырвался на рыбалку и на тебе!
—спать захотелось. Просто наваждение!
— Воздух и тишина убаюкали тебя, чтобы не выловил всех лещей. Ну что ты смотришь сентябрем — сегодня август. Нагоним упущенное, — успокаивал я гостя. А он уже вошел в азарт, поеживаясь, не спускал глаз с поплавков, которые подрагивали на зыби. Один из них, медленно погружаясь, скрылся под водой. Владимир мгновенно ухватил удилище обеими руками и дернул, тонкий бамбуковый кончик заиграл.
— Взя-ал, голубчик, — дрожащим шепотом произнес Владимир и стал медленно вываживать рыбу. На поверхность вышел боком крупный лещ, и Владимир от неожиданности ослабил леску. Рыба, ощутив свободу, шлепнула по воде хвостом, кувыркнулась и ушла на глубину. Удилище согнулось луком и в тот же миг распрямилось. Со свистом пролетел в воздухе поплавок с оборванной леской. Владимир остолбенел, затем засуетился, сбегал к копне за крючками. Он так волновался, что пальцы его не слушались.
— Ничо-ого, — сдерживая смятение, повторял гроза хорольских лещей и сомов.
...Со временем, возвратившись в шумную сутолоку города, я не раз с легкой грустью заново переживал ту ночь на Десенке: и выкрики кулика, и посвист крыльев ночной птицы, и сигналы вещуньи зари — камышовки, и душистый аромат сена, и чистые земные запахи, — воспринимал все, как дивную манящую сказку. Увидеть бы ее наяву еще хоть раз...
Комментировать
Комментировать
Надоела реклама?
Поддержите DIRTY — активируйте Ваш золотой аккаунт!